Улица Красноармейская фото Опции

[Валерий62]

Здравствуйте всем!
Ищу фото улицы Красноармейской.
Интересует нечетная сторона от Малышева до Энгельса, время любое, до 70 года, т.е. до того времени, когда этот квартал был снесен. Особенно интересует середина квартала и дом слева от колонки ( не доходя), номер не помню, четвертый-пятый по нечетной стороне от Малышева в сторону Энгельса.
Может быть кто-нибудь также поможет со схемой, на которой есть обозначения отдельных домов?

[ArtOleg]

Татьяна Осинцева

Про Красноармейскую, 53
Там мы жили в бараке, комната 8, угловая.
Барак насыпной. Т.е. между досками насыпан шлак. И есть завалинка.
Всем по комнате, никаких квартир.
Печки топили из общего коридора.
Там же была общая кухня, но на ней никто не готовил, только «варили» бельё.
Суть барака: соседи. Дети. Соотношения крошечных мирков, семейных или одиноких.
В бараке жили: дядя Ваня с женой. Каждое утро она сушила его рубаху во дворе, промокшую от пота. Почему-то их называли «туберкулёзные».
Конечно, в бараке жили ИВАНОВЫ. Какой барак без Ивановых? Мать, отец (пьющий и в пьянке буйный) и трое детей. Очень бедно жили. И были какие-то все бледные.
Жила Дунька. Средних лет одинокая женщина. Мать с ней враждовала из-за сплетен. Дунька умерла летом от рака. Лежала уже, чуть дышала. Её закрывали от мух тюлью.
Мануйлиха. Мануйлиха была машинисткой. И она красила ногти лаком. И губы помадой! Её крохотная комнатка была похожа на шкатулку, полную всяких безделушек и игрушек. Например, у неё была игрушка заводная – зайчик, который бил в тарелочки. И будда, качающий головкой. Она пускала посмотреть на своё великолепие с порога. Но и этого было достаточно для наслаждения.
Билейчуки. Или хохлы. Роман Билейчук и Людмила. Крошка Людмила – бухгалтер (это прямо величина!), а Роман – сапожник. Людмила его высмеивала на людях. Не сильно любила. Зато спустя много лет она встретила мать и пожаловалась ей, что Роман ушёл к другой женщине (ходили к ним гости – семейная пара симпатичная). Вот к той женщине он и ушёл. Мать торжествовала, потому что Роман был непьющий и заботливый. …Каких только туфель не было у Людмилы и Ирки. Их дочь – моя подруг Ирка. Беленькая. И всё в доме было какое-то прибранное и беленькое. Даже ночной горшок. Даже кроватка. Около окна на заднем дворе дядя Роман сделал палисад с кустами ягод для Ирки. Никто не воровал. Играть в их доме разрешалось тихо. Ещё Ирке был куплен велосипед.
Благинины жили через стенку. Галька – моя подружка тоже. Жили они хорошо. На праздники приглашали родителей. Но никто не напивался. А так – по чуть-чуть.
Дети обычно бегали туда-сюда, а мне удавалось стянуть со стола обгрызенные не до конца корочки от сыра. Если соскоблить парафин, то можно было доесть.
Сирадская Мария Васильевна. Это самый загадочный персонаж барака.
Полная немолодая дама в папильотках. В центре комнаты огромная неприбранная кровать. Везде салфеточки, которые она плела из ириса на пяльцах и…животные. У Марии Васильевны жили: собачка, кошечки, сорокочка, крыски, хомячки, они даже как-то в её постели расплодились. Мать дружила с ней, и потому мы ходили к ней часто. Она показывала свои альбомы, где она гимназисткой в переднике и бантах, читающая письмо… и что-то ещё прекрасное из «той жизни». Из её комнатушки было две дверцы в два чуланчика. Т.е. иначе эти комнатки и не назвать. В них не было окон. В одной жил квартирант Валерьян. Толстый и смирный. А в другой поселился бывший муж Марии Васильевны – Анатолий Григорьевич. Он прибыл из лагерей, страшно кашлял, курил постоянно. Был лысый, жёлтый и в шинели. Сидел на солнце весь в себе. Общались они так: Сирадский, пойдите к чёртовой матери! – провозглашала Мария Васильевна на весь двор. У неё, кстати, был сын с редким тогда именем Вениамин. Он жил в другом месте. Но мать навещал регулярно.
Мария Васильевна – тот редкий человек, который, хоть и жил по уши в говне, спал со своими животными в одной кровати (запах!), может, даже и не мылся никогда, потому что никак ей было бы до бани на Куйбышева не добраться, но она было абсолютная аристократка. И в своей манере разговаривать и вообще вести себя, она нас воспитывала, потому что при ней становилось ясно, что делать НЕПРИЛИЧНО, нельзя, а всё остальное можно. У неё тоже был палисадничек. С цветами. С космеями, ноготками. И она пекла яблочные оладушки и угощала. И заваривала чай с шиповниковым сиропом.
Она называла мою мать «дружочек Шурочка», и они никогда не обсуждали соседей, т.е. не сплетничали. Они разговаривали … про любовь!
На заднем дворе стоял ещё крошечный флигель, где жили татары. Мать и четверо детей. Без отца. Он их бросил. Мать была очень добрая, часто жарила пончики. И всех угощала. Все они сызмала работали, так как надо было как-то жить. На что-то жить. А ребята были рыжие, конопатые, только Зинка была восточная красавица. Но добрые и весёлые.
На переднем дворе располагался двухэтажный каменный дом, где жили совсем другие люди. Это были основательные комнаты, не такие ветхие, как у барачных.
Там жили наши друзья Тюриковы. Танька Тюрикова с сестрой и матерью. Она (взрослая!) водилась со мной, один раз уронила меня на камни и сломала руку. Но никто не гневался, а наложили гипс и всё. У Тюриковых было пианино и хрустальная люстра. И какие-то кружева… И бархатные кресла.
Это был другой мир.
На втором этаже жила молодая женщина, к которой ходили молодые ребята и как-то раз из соседнего двора пришли «разбираться» матери этих ребят. Потому что она их «испортила».
Во флигеле справа жили два инвалида. Он без ног, она без руки. Потом у них родилась дочка. И она ловко её пеленала одной рукой. Там же жила Паня с сыном Генкой. Генка был дворовый дурачок. Один раз он спросил, хочу ли я повидать Москву, я согласилась, и он поднял меня за уши. Было больно и поучительно. Больше я уже не хотела «смотреть Москву».
Там ещё жила какая-то старуха, а под окнами её был хлам всякий. И там я нашла иконку Николая Чудотворца размером с большую пуговицу, которую у меня потом выманила сестра.
Но и наш, и «другой» - миры – были абсолютно безопасны.
В любое время нас выпускали «бегать», и никаких разборок, почему мокрое да порвано, не было.
Игрушек было мало. Но именно тогда сестра научила меня читать (в 4 года примерно), и я отчётливо помню момент «озарения»: складывания слогов в слова. И это были слоги «ло-лу-лы». Это были «лалы».
Так что ангелов-хранителей было три: отвечающий за уличную, личную и иную свободу, учащий родственному отношению к миру и умению дружить, и дающий питание от книг.

FB Наш разный Екатеринбург+