"Уже на подъезде ощутил я влияние стронция-90, потому что запахло гарью и настроение резко ухудшилось, в самом же городе, как говорят, махровым цветом расцвела радиация, и люди мрут как мухи. За окном - мерзкая мелкая дрянь падает с неба, и все артисты бегают по магазинам и ищут противорадиационные шмотки."
Владимир Высоцкий, письмо Людмиле Абрамовой, 20 февраля 1962 года
"Свердловск производит бог знает что, стронций выпадает в виде снега, люди мрут как в Швеции."
Владимир Высоцкий, письмо Людмиле Абрамовой, 4 марта 1962 года
"А потом начал выпадать радиоактивный дождь и тот же самый стронций-90. Выпадал неделю. Передай маме, что если бы не кожанка, я давно бы с лучевой болезнью лежал и угасал, и кто-то вынужден был бы давать мне костный мозг для инъекции."
Владимир Высоцкий, письмо Людмиле Абрамовой, 9 июля 1962 года
"А вообще - гнусно. И город, и народ, и все. Город такой тусклый, время - на два часа быстрее. Организм дряхлеет. До чего же здесь гнусно. Кто может жить здесь, - тот ежеминутно совершает подвиг."
Владимир Высоцкий, письмо Людмиле Абрамовой, 9 июля 1962 года
"Горячей воды нет. Все намыливаются и так и ходят. Люсик, хотел тебе огуречного крема, но его нет, вероятно свердловчане его едят. Но тут будет какая-то конференция для чернорабочих, может выкинут что-нибудь вроде "Коти" или "Дарсель".
Владимир Высоцкий, письмо Людмиле Абрамовой, 9 июля 1962 года
Письма Владимира Высоцкого процитированы по журналу "Литературное обозрение", июль 1990 года
"На улице снег, и я нарочно опустил занавеску на окне, чтобы не видеть этой азиатчины. Всю ночь здесь бьют в чугунные доски на всех углах. Надо иметь чугунные головы, чтобы не сойти с ума от этих неумолкающих "курантов".
Антон Чехов, 1890 год
"Не скажу вам много про Екатеринбург, - я пробыл в нем слишком мало, несколько часов. Одно я заметил: Екатеринбург - город живущий и живучий. Он не заглохнет, ему смело можно предсказать хорошую будущность, особенно когда приведется в исполнение сибирская железная дорога, которая, конечно, не минует его."
Петр Кропоткин, Корреспонденции из Восточной Сибири, 13 августа 1862 года, Тюмень
"Самое лучшее доказательство значения Екатеринбурга то, что он хотя и не губернский город, а гораздо больше, красивее и богаче многих губернских: в нем жизнь видна на улицах; торговля идет хорошо, жители не жалуются на скуку, напротив, говорят, что живется весело."
Петр Кропоткин, Корреспонденции из Восточной Сибири, 13 августа 1862 года, Тюмень
"В Екатеринбурге меня, разумеется, осадили резчики и гранильщики всех калибров: иные приносили с собою целые лавки печатей, запонок, пресс-папье из дымчатого топаза, горного хрусталя, яшмы и пр., другие - несколько десятков запонок собственной работы; я постарался отделаться от них и выехал."
Петр Кропоткин, Корреспонденции из Восточной Сибири, 13 августа 1862 года, Тюмень
"Екатеринбург - город, в котором, по крайней мере, жизнь видна, и городок, должно быть, живучий, - на улицах движение, народа встречается довольно. Здания есть очень милые, много каменных, улицы хорошие, по окраинам заводы, множество рук заняты ими, и много, кроме того, занято по домам гранильным делом."
Петр Кропоткин, Дневники, 11 августа 1862 года
"Екатеринбург достоин примечания своим монетным двором, приисками каменьев, шлифовальными, гранильными мастерами, мраморными изделиями."
Александр Радищев, 1790 год
"Первая пересадка была в Свердловске. Там многочасовое ожидание на вокзале, причем конвойные не отходили не только от О.М., но и от меня. Я хотела дать телеграмму - нельзя! Купить хлеба - нельзя! Свердловск - это многочасовое - с утра до позднего вечера - сидение на деревянной вокзальной скамейке с двумя часовыми при оружии. Нас посадили почему-то прямо против входа, лицом к нему, и мы невольно смотрели на непрерывный поток входящих и выходящих людей. Первый их взгляд был обращен на нас, но каждый из них тот час же отворачивался. Свердловск - станция серьезная."
Надежда Мандельштам, Воспоминания, 1933 год
"Ваш завод - Уралмаш - занимал особое место и особое положение в нашей стране."
Серго Орджоникидзе, 1930-е годы
"Решили ехать поездом. Тут большой перевал через Уральский хребет, а воздушной трассы нет. Цены в этих городах аховые. Пообедать меньше чем за 25 рублей нельзя. А теперь еще сделали идиотскую наценку в ресторанах, на водку и коньяк набавили 100%! Для чего! Какую цель они преследуют?"
Александр Вертинский, письмо Лидии Вертинской, 25 июня 1955 года
"Осматривали мы и ценные археологические, и этнографические, и орнитологические коллекции, представляющие большой интерес. Налюбовались так же всевозможными изделиями и украшениями из уральских камней и осмотрели немножко самый город, очень красивый. По отношению ко мне было проявлено много любезности: мне поднесли почетный диплом и красивый подарок из уральских камней на память о местной промышленности. Закончился вечер тем, что нас отвезли в оперный театр, где мы прослушали первый акт оперы Чайковского "Пиковая Дама". Поезд уходил в 8:45 вечера, и, к сожалению, нам нельзя было дослушать эту интересную музыку."
Фритьоф Нансен, дневники, 24 октября 1913 года
"Я никогда не ощущал Свердловск провинцией и никогда не чувствовал себя в нем плохо. Он раскрывается не сразу и ключ отдает нелегко. Мой рецепт выживания в нем элементарен: родиться там. И в России тоже: родиться и жить в ней."
Илья Кормильцев, интервью газете "Собеседник", 1989 год
"Многие версты протопал я по уральской земле, много работал и навсегда полюбил этот край, его людей и величественную природу."
Леонид Брежнев, Воспоминания, 1981 год
"Кто хочет познакомиться с горным и заводским делом, тому стоит только посетить Екатеринбург."
Академик Иван Гмелин, 1733 год
"Екатеринбург есть один из красивейших городов России. Он расположен наклонно, на отлогой покатости, спускающейся к берегу реки Исеть, которая в этом месте расширяется, образуя судоходное озеро, окруженное деревьями. Высокие белые каменные дома с зелеными крышами из листового железа, похожего на глыбы малахита, поднимаются над живописными деревянными домами, и над всей массою строений господствуют колокольни и позолоченные купола церквей. Вдали на горизонте виднеются волнообразные очертания Уральских гор."
Элизе Реклю, "Земля и люди"
"Мне случилось в последний раз безвыездно прожить в Екатеринбурге около четырех лет, в течение которых я настолько привык к этому городу и сроднился с ним, что минута расставания была более чем тяжела. В последний раз взглянув на картину города, как на ладони раскинувшегося на протяжении нескольких верст, я в сотый раз залюбовался этой великолепной панорамой домов, садов, церквей и точно гревшегося на солнышке Новодевичьего монастыря; что-то полное деятельности, энергии и предприимчивости чувствовалось в этой картине города, с 30-тысячным населением, заброшенного на рубеж между Европой и Азией. Можно было различить с платформы вокзала некоторые выдававшиеся своей оригинальной красотой здания, например, знаменитый харитоновский дом с громадным садом, составляющий для Екатеринбурга нечто вроде акрополя или кремля. Дальше виднелись потонувшие в зелени садов палаты магнатов-золотопромышленников, заводчиков, именитого купечества и крупных деятелей по разным отраслям обрабатывающей и добывающей промышленности."
Дмитрий Мамин-Сибиряк, От Урала до Москвы (путевые заметки), 1881 год
"Вообще среди русских городов по красоте своего местоположения Екатеринбургу принадлежит не последнее место, если особенно обратить внимание на его живописные окрестности - Верх-Исетский завод, Уктус, Шарташское озеро."
Дмитрий Мамин-Сибиряк, От Урала до Москвы (путевые заметки), 1881 год
"Когда поезд двинулся, мой спутник с каким-то умилением воскликнул: "Ах, господи, господи! Этакая красота... Ведь этаких городов поискать-с..." Действительно, Екатеринбург в последний раз мелькнул перед нами во всей своей красе, утопая в мягком золотистом свете осеннего солнца."
Дмитрий Мамин-Сибиряк, От Урала до Москвы (путевые заметки), 1881 год
"По народной примете, счастливые люди родятся в сорочке, и мы позволяем перенести это сравнение на Екатеринбург, который в ряду других русских городов занял, с первого дня своего появления на божий свет, совершенно исключительное место."
Дмитрий Мамин-Сибиряк, Город Екатеринбург, 1888 год
"Пожелаем же Екатеринбургу движения вперед в единственном направлении, чтобы он сделался действительно сердцем неистощимых сокровищ Урала."
Дмитрий Мамин-Сибиряк, Город Екатеринбург, 1888 год
"Тоже чудесный теплый день. В 8:40 прибыли в Екатеринбург. Три часа стояли у одной станции. Происходило сильное брожение между здешними и нашими комиссарами. В конце концов одолели первые, и поезд перешел к другой - товарной станции. После полуторачасового стояния вышли из поезда."
Николай II, дневник, 17 апреля 1918 года
"Это город моего детства, моей юности. Он связан с какими-то эмоциональными воспоминаниями. Вот почтамт, где я встречался со своей будущей женой, вот памятник, который был должен делать я, а мне не дали. Поэтому Свердловск для меня не город, как архитектура. Он похож на город Бредбери - город духов, духов моей жизни."
Эрнст Неизвестный, интервью газете "На смену!", 5 июля 1990 года
PS Цитаты об Екатеринбурге начал собирать давным-давно для одного проекта. Проект так и не состоялся, а цитаты с тех пор так и валялись мертвым грузом у меня на компе. Надеюсь, кому-нибудь будет инетесна эта подборка, а, может быть, коллекцию удастся пополнить совместными усилиями...
Полная версия: Екатеринбург в цитатах
Илья Кормильцев
Кому нужна третья столица?
Когда моя будущая теща узнала от моей будущей жены о моем существовании, она воскликнула: «И откуда он, из Екатеринбурга? Боже мой, это же ужасное место, там одни ссыльные!» Нельзя сказать, чтобы она была совсем неправа.
Поэтому я на эту реплику не обиделся. Напротив, она помогла мне в поисках ответа на давно мучивший меня вопрос: почему мой родной город Свердловск (Екатеринбург) довольно часто называли третьей столицей?
Для чего вообще нужна какая-то там третья столица? Две — это еще понятно: в конце концов у державного орла две головы. Но третья голова не предусмотрена. С третьей это будет не орел, а самый настоящий Змей Горыныч.
И почему именно Екатеринбург? Не Нижний, который больше, не Новосибирск, который глубже вдвинут в Азию, и даже не Самара, куда собирались эвакуировать правительство СССР в войну?
Только ли в магии чисел (три богатыря, три товарища, три охотника, три сказочных брата) дело? Имеем ли мы в лице третьей уральской столицы, установленной ровнехонько на границе Европы и Азии, дело с Иванушкой-дурачком, которого старшие братья вытолкали за порог, вручив ему царские косточки в мешке вместо хлеба да соли? И поскольку ничего другого за душою у дурака нет, приходится ему дурить со всей мочи, чтобы обратить на себя внимание общества. Ставить памятники Человеку-невидимке, клавиатуре QWERTY и группе The Beatles. Строить самый короткий и самый дорогой в стране метрополитен. Порождать на свет целые поколения странных художников, музыкантов, поэтов, драматургов и политиков. Пугать добрых людей своим неразборчивым выговором, своим ехидным и колючим юмором.
Кстати, по поводу этого самого уральского юмора, жестокого и беспощадного, вспоминается анекдот из жизни свердловчанина Преснякова-старшего. Когда его жена сильно увлекалась детективами и читала их один за другим, Пресняков-старший взял за правило быстренько просматривать новую книжку, начатую женой, до конца, а затем писать карандашиком странице так на сороковой: «Вдову отравил аптекарь». Такие вот мы негодяи.
Поэтому дело, похоже, не только в нуждах сказочной симметрии. Дело в том, что в стране, где ссыльных исторически всегда было много, понадобилась и специальная столица — столица ссыльных, с совсем другими функциями, чем у имперского Питера или торговой Москвы. Место, куда ссылали не только и не столько людей, сколько невостребованные идеи, принципы, образы. Город, превратившийся в заказник всего невостребованного, непонятого, не пришедшегося ко двору — от архитекторов-конструктивистов, благодаря которым крыши домов Екатеринбурга, увиденные сверху, образуют надпись «СССР» и молот с серпом, до опального победителя, маршала Жукова, что устраивал в почетной ссылке октябрьские парады пышнее и красивее, чем в Москве.
Но невостребованное и не сумевшее господствовать всегда превращается в фантасмагорию. Все в нашей ссыльной столице придуманное и фантасмагорическое, начиная от Уральских гор, существующих только на карте, и заканчивая самыми современными в мире руинами недостроенной телевышки. Екатеринбург погружен в свою собственную призрачную историю, состоящую из фактов, каждый из которых звучит как выдумка, и выдумок, убедительных, как факты.
И в самом деле: ну какой еще город в России может похвастаться тем, что над ним сбили американский самолет? Что редактором городской газеты в нем работал президент Тайваня? Что на его главной площади пятнадцать лет возвышался совсем голый мужчина с внушительными гениталиями? Список екатеринбургских курьезов можно продолжать до бесконечности — это как разбирать антресоли, на которые лет десять никто не лазил.
В такой среде фантасмагория не может не стать нормой жизни. Однажды наш художник Шабуров (сегодня — половина «Синих носов») устроил себе похороны в день рождения. По всем правилам: с гробом, с теткой из салона ритуальных услуг, произносившей прощальное слово, с представителями общественности, с плачущими родственниками, с поминками, на которых покойник сидел за столом и пил водку с живыми. А почему бы нет? Ссыльный может себе все позволить, он уже как бы вне общества — и это дает ему небывалую свободу, которой не знают те, кто считает себя «вольными».
Фантомы Екатеринбурга неприметны. Они, как правило, не воплощены в гранит и камень, они живут лишь в сознании жителей города, поэтому невнимательному приезжему он может показаться на первый взгляд банальным, даже заурядным. И надо потратить немало усилий, чтобы понять — это потому, что все, что видит в нем твой глаз, ненастоящее.
Все — кроме людей, в головах которых и скрывается подлинный город, непринужденно сочетающий в себе провинциальность и амбициозность, естественность и неуместность. Город, который не устает удивлять даже тех, кто в нем родился и вырос.
Источник: http://www.bg.ru
Кому нужна третья столица?
Когда моя будущая теща узнала от моей будущей жены о моем существовании, она воскликнула: «И откуда он, из Екатеринбурга? Боже мой, это же ужасное место, там одни ссыльные!» Нельзя сказать, чтобы она была совсем неправа.
Поэтому я на эту реплику не обиделся. Напротив, она помогла мне в поисках ответа на давно мучивший меня вопрос: почему мой родной город Свердловск (Екатеринбург) довольно часто называли третьей столицей?
Для чего вообще нужна какая-то там третья столица? Две — это еще понятно: в конце концов у державного орла две головы. Но третья голова не предусмотрена. С третьей это будет не орел, а самый настоящий Змей Горыныч.
И почему именно Екатеринбург? Не Нижний, который больше, не Новосибирск, который глубже вдвинут в Азию, и даже не Самара, куда собирались эвакуировать правительство СССР в войну?
Только ли в магии чисел (три богатыря, три товарища, три охотника, три сказочных брата) дело? Имеем ли мы в лице третьей уральской столицы, установленной ровнехонько на границе Европы и Азии, дело с Иванушкой-дурачком, которого старшие братья вытолкали за порог, вручив ему царские косточки в мешке вместо хлеба да соли? И поскольку ничего другого за душою у дурака нет, приходится ему дурить со всей мочи, чтобы обратить на себя внимание общества. Ставить памятники Человеку-невидимке, клавиатуре QWERTY и группе The Beatles. Строить самый короткий и самый дорогой в стране метрополитен. Порождать на свет целые поколения странных художников, музыкантов, поэтов, драматургов и политиков. Пугать добрых людей своим неразборчивым выговором, своим ехидным и колючим юмором.
Кстати, по поводу этого самого уральского юмора, жестокого и беспощадного, вспоминается анекдот из жизни свердловчанина Преснякова-старшего. Когда его жена сильно увлекалась детективами и читала их один за другим, Пресняков-старший взял за правило быстренько просматривать новую книжку, начатую женой, до конца, а затем писать карандашиком странице так на сороковой: «Вдову отравил аптекарь». Такие вот мы негодяи.
Поэтому дело, похоже, не только в нуждах сказочной симметрии. Дело в том, что в стране, где ссыльных исторически всегда было много, понадобилась и специальная столица — столица ссыльных, с совсем другими функциями, чем у имперского Питера или торговой Москвы. Место, куда ссылали не только и не столько людей, сколько невостребованные идеи, принципы, образы. Город, превратившийся в заказник всего невостребованного, непонятого, не пришедшегося ко двору — от архитекторов-конструктивистов, благодаря которым крыши домов Екатеринбурга, увиденные сверху, образуют надпись «СССР» и молот с серпом, до опального победителя, маршала Жукова, что устраивал в почетной ссылке октябрьские парады пышнее и красивее, чем в Москве.
Но невостребованное и не сумевшее господствовать всегда превращается в фантасмагорию. Все в нашей ссыльной столице придуманное и фантасмагорическое, начиная от Уральских гор, существующих только на карте, и заканчивая самыми современными в мире руинами недостроенной телевышки. Екатеринбург погружен в свою собственную призрачную историю, состоящую из фактов, каждый из которых звучит как выдумка, и выдумок, убедительных, как факты.
И в самом деле: ну какой еще город в России может похвастаться тем, что над ним сбили американский самолет? Что редактором городской газеты в нем работал президент Тайваня? Что на его главной площади пятнадцать лет возвышался совсем голый мужчина с внушительными гениталиями? Список екатеринбургских курьезов можно продолжать до бесконечности — это как разбирать антресоли, на которые лет десять никто не лазил.
В такой среде фантасмагория не может не стать нормой жизни. Однажды наш художник Шабуров (сегодня — половина «Синих носов») устроил себе похороны в день рождения. По всем правилам: с гробом, с теткой из салона ритуальных услуг, произносившей прощальное слово, с представителями общественности, с плачущими родственниками, с поминками, на которых покойник сидел за столом и пил водку с живыми. А почему бы нет? Ссыльный может себе все позволить, он уже как бы вне общества — и это дает ему небывалую свободу, которой не знают те, кто считает себя «вольными».
Фантомы Екатеринбурга неприметны. Они, как правило, не воплощены в гранит и камень, они живут лишь в сознании жителей города, поэтому невнимательному приезжему он может показаться на первый взгляд банальным, даже заурядным. И надо потратить немало усилий, чтобы понять — это потому, что все, что видит в нем твой глаз, ненастоящее.
Все — кроме людей, в головах которых и скрывается подлинный город, непринужденно сочетающий в себе провинциальность и амбициозность, естественность и неуместность. Город, который не устает удивлять даже тех, кто в нем родился и вырос.
Источник: http://www.bg.ru
Серый дом в судьбе Окуджавы
Булат Окуджава…Огромные в грусти темные глаза смотрят из-под изломанных бровей не в переполненный зал, а прямо тебе в душу. И гитара, старенькая, совсем обычная – чаще всего, чужая, ему выносили ее в нужный момент из-за кулис – в его руках сначала настраивалась, долго и вроде бы неумело. Длилось это минуту, две, три, он сокрушался, а люди в зале, давно уже настроенные, терпеливо ждали чуда…
Наверное, я бы не решился писать об Окуджаве – ведь немало людей знало его лучше, чем я – если бы не одна деталь: был в жизни великого поэта эпизод, о котором, кроме меня, не расскажет никто.
Мне очень повезло: мне довелось десятки раз выступать вместе с Булатом Окуджавой в замечательных аудиториях – в МГУ, в зале Чайковского, в Доме литераторов и даже на Дне Поэзии в Лужниках. Там меня поставили в списке первым, наверное, «для разогрева». Мое волнение скорей походило на панику. В зале 17 тысяч человек, на афише знаменитые поэты – кому нужен студент мединститута с Урала? Булат меня успокаивал: «Выбери глазами умненькую студенточку в первом ряду и читай стихи только ей». Так я и поступил, увидев хорошенькую очкастую девчушку – помогло, пришлось даже выйти на аплодисменты. Прочел стихи о сплавщиках на Ангаре:
И снова сплавщики в ударе,
И снова Васька – рыжий черт! –
Берет на яростной гитаре
Душещипательный аккорд…
Прочитав, сажусь рядом с Булатом, а он толкает меня в бок: «Рыжий черт – наверное, меня имел в виду»?
Вообще, я не раз видел, как мягкой иронией он старался стереть вполне понятную дистанцию между собой и окружающими. Мои попытки называть его по имени-отчеству и на «Вы» он сразу решительно отверг. Вот я и звал его по имени и на «Ты», несмотря на большую разницу в возрасте и огромную – во всем остальном.
Одевался Булат всегда очень просто, никогда (категорически!) не носил галстука, предпочитал мягкие клетчатые рубашки, свитера, любил кожаный пиджак, старый и сильно потертый. С этим пиджаком связан забавный случай. Был вечер в Политехническом. Собираемся за кулисами, один за другим подтягиваются поэты. Входит Юрий Левитанский в черном кожаном пиджаке. Потом Марк Лисянский – опять в коже. Сергей Островой, Юрий Ряшенцев – то же самое! Что поделаешь – мода такая. Наконец, приходит Булат Окуджава – и он в кожаном пиджаке! Директор Бюро пропаганды, добрейший Борис Ефремович Царев, расстроен: все поэты будто из одного детдома! Булат утешает: «Ничего страшного – как только я спою «И комиссары в пыльных шлемах…», они строем выйдут из-за кулис и склонятся надо мной». Все хохочут, обстановка разрядилась, вечер прошел на ура. Никто и не заметил невольную униформу – пришли ведь не за модой, а за стихами…
А теперь о том эпизоде, с которого я начал мои заметки.
Как-то после одного из выступлений я сказал Булату:
- Наш Свердловск замечательный город, там множество институтов, в том числе мой медицинский и огромный Уральский политехнический – двадцать тысяч студентов, крупнейший после МГУ. И все студенты Свердловска будут просто счастливы, если ты согласишься с ними встретиться. Приезжай, Булат!
В общем, мои аргументы звучали слабовато: к тому времени в стране уже не было города, где не были бы счастливы встретиться с самым популярным русским поэтом.
Окуджава внимательно выслушал, очень долго молчал, и вдруг я слышу в ответ совершенно неожиданное:
- Я обязательно приеду в Свердловск. Но не потому, что меня там ждут. В вашем городе в тридцать седьмом расстреляли моего отца…Никаких концертов (Булат не мог терпеть это слово, потому произнес его с гримасой) я давать не буду. Просто встретимся с вашими поэтами, познакомимся. Скоро я поеду в Новосибирск, в Академгородок. Вот на обратном пути, может быть, сделаю остановку в Свердловске. Я тебе сообщу.
Так и произошло. Я получил телеграмму из Новосибирска – Булат сообщал, когда прибывает его поезд. Было это в 1964, в начале октября. Моросил противный холодный дождь. Я встречал Булата на перроне вместе с другом, главным редактором газеты «На смену!» Феликсом Овчаренко. Сели в редакционную «Волгу» и поехали ко мне домой, где мои родители приготовили гостю комнату и куда должны были прийти наши поэты.
По дороге мы въехали на Вознесенскую горку, и я показал Булату дом, где расстреляли царскую семью. Окуджава попросил остановить машину.
- Что там сейчас?
- Ничего, дом закрыт, никого туда не пускают, - ответил Феликс.
- Володя, где у вас Серый дом? – спросил Булат. – Я хочу прежде всего увидеть его.
Я сразу понял, что он имеет в виду – почему-то в разных городах именно так называли здание КГБ. И мы поехали на Ленина, 17.
Дождь усилился. Ехали молча – ни о каких достопримечательностях не могло быть и речи, настроение Окуджавы нам было понятно. Он попросил остановиться напротив ворот огромного комплекса, занимавшего целый квартал. Именно в эти ворота в проклятом тридцать седьмом въехал «воронок» с очередной группой арестованных. Оттуда Шалва Сергеевич живым уже не вышел…
Нас Булат попросил остаться в машине.
Никогда не выветрится из памяти эта картина: напротив железных ворот под проливным дождем в темно-сером пальтишке стоит сгорбленный человек с обнаженной головой, чья судьба так похожа на судьбы миллионов его сограждан. Отец расстрелян, мать сидела, сам прошел и войну, и послевоенную нищету. Ни одна из трагедий страшной эпохи не миновала великого поэта России…
Владимир Дагуров
http://writer.fio.ru
Булат Окуджава…Огромные в грусти темные глаза смотрят из-под изломанных бровей не в переполненный зал, а прямо тебе в душу. И гитара, старенькая, совсем обычная – чаще всего, чужая, ему выносили ее в нужный момент из-за кулис – в его руках сначала настраивалась, долго и вроде бы неумело. Длилось это минуту, две, три, он сокрушался, а люди в зале, давно уже настроенные, терпеливо ждали чуда…
Наверное, я бы не решился писать об Окуджаве – ведь немало людей знало его лучше, чем я – если бы не одна деталь: был в жизни великого поэта эпизод, о котором, кроме меня, не расскажет никто.
Мне очень повезло: мне довелось десятки раз выступать вместе с Булатом Окуджавой в замечательных аудиториях – в МГУ, в зале Чайковского, в Доме литераторов и даже на Дне Поэзии в Лужниках. Там меня поставили в списке первым, наверное, «для разогрева». Мое волнение скорей походило на панику. В зале 17 тысяч человек, на афише знаменитые поэты – кому нужен студент мединститута с Урала? Булат меня успокаивал: «Выбери глазами умненькую студенточку в первом ряду и читай стихи только ей». Так я и поступил, увидев хорошенькую очкастую девчушку – помогло, пришлось даже выйти на аплодисменты. Прочел стихи о сплавщиках на Ангаре:
И снова сплавщики в ударе,
И снова Васька – рыжий черт! –
Берет на яростной гитаре
Душещипательный аккорд…
Прочитав, сажусь рядом с Булатом, а он толкает меня в бок: «Рыжий черт – наверное, меня имел в виду»?
Вообще, я не раз видел, как мягкой иронией он старался стереть вполне понятную дистанцию между собой и окружающими. Мои попытки называть его по имени-отчеству и на «Вы» он сразу решительно отверг. Вот я и звал его по имени и на «Ты», несмотря на большую разницу в возрасте и огромную – во всем остальном.
Одевался Булат всегда очень просто, никогда (категорически!) не носил галстука, предпочитал мягкие клетчатые рубашки, свитера, любил кожаный пиджак, старый и сильно потертый. С этим пиджаком связан забавный случай. Был вечер в Политехническом. Собираемся за кулисами, один за другим подтягиваются поэты. Входит Юрий Левитанский в черном кожаном пиджаке. Потом Марк Лисянский – опять в коже. Сергей Островой, Юрий Ряшенцев – то же самое! Что поделаешь – мода такая. Наконец, приходит Булат Окуджава – и он в кожаном пиджаке! Директор Бюро пропаганды, добрейший Борис Ефремович Царев, расстроен: все поэты будто из одного детдома! Булат утешает: «Ничего страшного – как только я спою «И комиссары в пыльных шлемах…», они строем выйдут из-за кулис и склонятся надо мной». Все хохочут, обстановка разрядилась, вечер прошел на ура. Никто и не заметил невольную униформу – пришли ведь не за модой, а за стихами…
А теперь о том эпизоде, с которого я начал мои заметки.
Как-то после одного из выступлений я сказал Булату:
- Наш Свердловск замечательный город, там множество институтов, в том числе мой медицинский и огромный Уральский политехнический – двадцать тысяч студентов, крупнейший после МГУ. И все студенты Свердловска будут просто счастливы, если ты согласишься с ними встретиться. Приезжай, Булат!
В общем, мои аргументы звучали слабовато: к тому времени в стране уже не было города, где не были бы счастливы встретиться с самым популярным русским поэтом.
Окуджава внимательно выслушал, очень долго молчал, и вдруг я слышу в ответ совершенно неожиданное:
- Я обязательно приеду в Свердловск. Но не потому, что меня там ждут. В вашем городе в тридцать седьмом расстреляли моего отца…Никаких концертов (Булат не мог терпеть это слово, потому произнес его с гримасой) я давать не буду. Просто встретимся с вашими поэтами, познакомимся. Скоро я поеду в Новосибирск, в Академгородок. Вот на обратном пути, может быть, сделаю остановку в Свердловске. Я тебе сообщу.
Так и произошло. Я получил телеграмму из Новосибирска – Булат сообщал, когда прибывает его поезд. Было это в 1964, в начале октября. Моросил противный холодный дождь. Я встречал Булата на перроне вместе с другом, главным редактором газеты «На смену!» Феликсом Овчаренко. Сели в редакционную «Волгу» и поехали ко мне домой, где мои родители приготовили гостю комнату и куда должны были прийти наши поэты.
По дороге мы въехали на Вознесенскую горку, и я показал Булату дом, где расстреляли царскую семью. Окуджава попросил остановить машину.
- Что там сейчас?
- Ничего, дом закрыт, никого туда не пускают, - ответил Феликс.
- Володя, где у вас Серый дом? – спросил Булат. – Я хочу прежде всего увидеть его.
Я сразу понял, что он имеет в виду – почему-то в разных городах именно так называли здание КГБ. И мы поехали на Ленина, 17.
Дождь усилился. Ехали молча – ни о каких достопримечательностях не могло быть и речи, настроение Окуджавы нам было понятно. Он попросил остановиться напротив ворот огромного комплекса, занимавшего целый квартал. Именно в эти ворота в проклятом тридцать седьмом въехал «воронок» с очередной группой арестованных. Оттуда Шалва Сергеевич живым уже не вышел…
Нас Булат попросил остаться в машине.
Никогда не выветрится из памяти эта картина: напротив железных ворот под проливным дождем в темно-сером пальтишке стоит сгорбленный человек с обнаженной головой, чья судьба так похожа на судьбы миллионов его сограждан. Отец расстрелян, мать сидела, сам прошел и войну, и послевоенную нищету. Ни одна из трагедий страшной эпохи не миновала великого поэта России…
Владимир Дагуров
http://writer.fio.ru
Ну не мог в 1790году Екатеринбург называться Свердловском!
Цитата(Rina @ 17.4.2007, 2:18) 
Ну не мог в 1790году Екатеринбург называться Свердловском!
смотрите ниже, это цитата от Надежды Мандельштам, Воспоминания, 1933 год
а в 33-ем мог, 
))
))
Цитата(Rina @ 17.4.2007, 6:18)
Ну не мог в 1790году Екатеринбург называться Свердловском!
И телеграмм в 1790 г. не давали .. и ж/д вокзала тоже еще не было ..
"Существует в Екатеринбурге городская легенда, что тамошняя Цитадель - это бывший небоскрёб коммунистов, называемый в народе попросту "член партии". Александр Винтер, будучи инженером связи, неоднократно держал в руках техническую документацию по Цитадели и знал, что от прежнего "члена партии" остались только подземные этажи - здание в 2060-х годах было перестроено полностью. Впрочем, и новый его корпус выглядел вполне... фаллически. Что, вероятно, льстило самолюбию обитателей."
Хидзирико Сэймэй "В час, когда взойдет луна" (http://fan.lib.ru/c/chigirinskaja_o_a/luna_01.shtml)
Хидзирико Сэймэй "В час, когда взойдет луна" (http://fan.lib.ru/c/chigirinskaja_o_a/luna_01.shtml)
Екатеринбургское "Эльдорадо"
Владимир Маяковский
Екатеринбург-Свердловск
Рассказ литейщика Ивана Козврева
о вселении в новую квартиру
Император
Георгий Троицкий. Екатеринбург
Владислав Занадворов. Мой город
Белла Дижур. ***
Давид Ливщиц. Вальс-баллада
Елена Хоринская. Песня о родном городе
Григорий Варшавский. Песня о моем городе
Раиса Абельская. Мой сумрачный город,
все и всё на сайте http://museum1723.narod.ru/library/Poetry.htm
Владимир Маяковский
Екатеринбург-Свердловск
Рассказ литейщика Ивана Козврева
о вселении в новую квартиру
Император
Георгий Троицкий. Екатеринбург
Владислав Занадворов. Мой город
Белла Дижур. ***
Давид Ливщиц. Вальс-баллада
Елена Хоринская. Песня о родном городе
Григорий Варшавский. Песня о моем городе
Раиса Абельская. Мой сумрачный город,
все и всё на сайте http://museum1723.narod.ru/library/Poetry.htm
Кремлёвский болезный клоун Жириновский походу совсем попутал…
По праву заслужив быть (вместе с членами его "партии") персоной non grata на всём Урале, включая Екатеринбург.
http://ura.ru/content/svrd/10-01-2012/news/1052138545.html
По праву заслужив быть (вместе с членами его "партии") персоной non grata на всём Урале, включая Екатеринбург.
http://ura.ru/content/svrd/10-01-2012/news/1052138545.html
Цитата
«Ельцин – тупой не только потому, что строитель. Урал, Урал, Урал! Там огромное количество залежей под землей. Это кладовая страны. Там огромное магнитное поле. Там вообще тупое население. От Перми до Екатеринбурга – это население дебильное. Оно, может быть, здоровое, но если взять его по интеллекту – оно тупое, до упора…»
Свердловский коктейль.
Бильжо про Екатеринбург.
Когда наша страна была много больше и называлась СССР, Екатеринбург носил имя Якова Михайловича Свердлова. Революционера, члена ЦК РСДРП и потом председателя ВЦИКа, формально главы РСФСР. В свою бытность психиатром я лечил кого-то из его многочисленных потомков от благородной депрессии. Яков Михайлович-то был явно хронически маниакальным человеком. Вот потомки депрессией и расплачиваются. Между тем Екатеринбург, названный так в честь императрицы Екатерины I, жены Петра Великого, остается столицей области, которая по-прежнему именуется Свердловской. А сам Яков Михайлович имел прямое отношение к расстрелу царской семьи, который случился в том же городе, в Ипатьевском доме. Такой получается странный коктейль.
Где-то два года назад шел я в спортивном зале, который гламурно все называют фитнес-клубом, по беговой дорожке. Борясь с монотонией, я смотрел один из телевизионных каналов с наушниками в ушах. Шел репортаж из Екатеринбурга о том, как неравнодушная общественность города защищала от сноса один маленький домик. Но ночью , когда неравнодушная общественность спала, равнодушные деятели глаз не сомкнули и домик снесли. А мне как коренному москвичу все это очень близко, ведь мой город тоже уже практически снесли. Смотрю я на экран, а там журналистка берет интервью у одного дядьки в пиджаке. И этот дядька говорит: «Это ж сарай был, чего его жалеть? Как эти люди не могут понять, что высота здания — это показатель экономической мощи города». И я, будучи человеком эмоциональным, услышав это, закричал на весь гламурный зал: «М…дак! Полный м…дак!» Закричал и сразу понял, что это нехорошее слово услышали все вокруг. В ушах-то наушники. Я посмотрел налево, посмотрел направо и увидел, что с двух сторон на меня смотрит спортивная публика. Смотрит как-то подозрительно осуждающе, но не без интереса. Покраснев лысиной и потупив взор, я покинул зал.
Я вышел из аэропорта «Кольцово» — очень современного и европейского, если не считать толпу мужчин со счетчиками в глазах, которые предлагают услуги такси — и прошел к официальной стойке. Гостиница «Чеховъ», где я поселился на две ночи, один полный день и по полдня по краям, находится в самом центре Екатеринбурга, на улице 8 Марта. Снова странная смесь — Чехов Антон Павлович и международный женский праздник. Первое, что мне бросилось в глаза, это что в городе много трамваев. Трамваи — какой-то очень верный транспорт. От слова «верность». Города меняются, перестраиваются, а трамвайные рельсы если остаются, то остаются там же, где были. Они, как две прочные стальные нити, тянутся из прошлого в будущее.
В городе поразительным образом сохранились — еще одна смесь — почти все памятники советского периода. Что, несомненно, здорово. Ленин стоит в пальто на проспекте своего имени и правой рукой куда-то указывает. Вокруг вождя холодный ледовый кремль и ледовые главки церквей, ледовые башни и ледовые арки. Какой же коктейль безо льда?
На том же проспекте памятник Свердлову. Надо сказать без иронии — очень хороший. Живой и экспрессивный. Мимо Свердлова один за другим проходят трамваи, и если перейти на противоположную сторону от него и присесть, то получится, что Яков Михайлович пританцовывает на крыше вагона, ловя равновесие, чтобы не упасть. Есть еще и памятник Кирову Сергею Мироновичу. Существует вроде бы даже екатеринбургский анекдот. Свердлов спрашивает у Ленина: «Владимир Ильич, где мое пальто?» А Ленин показывает, мол, вон оно, Яков Михайлович, у Кирова.
На Вознесенской горке памятник комсомольцам со знаменем. И смотрят эти комсомольцы аккурат на Храм на Крови, что возведен вместо Ипатьевского дома. По правую руку от комсомольцев усадьба Расторгуевых — Харитоновых, где после революции был Дворец пионеров, а ныне Дворец детского и юношеского творчества. Усадьба-дворец, надо сказать, во много раз меньше, чем дворец полпреда президента на Урале, бесстыдно стоящий на берегу речки Исеть и похожий на гигантскую дачу нового русского с зачем-то выведенным балконом.
С Вознесенской горки открывается очень красивый вид на Екатеринбург. И легко увидеть, как из горизонтального города поднимаются высотные стеклянные цилиндрические здания. Стаканы, стаканы, стаканы. Меня эти стаканы вначале как-то раздражали. А потом я подумал, что, возможно, когда-нибудь именно эти стеклянные цилиндрические дома станут символом Екатеринбурга.
А пока здесь еще остались, жаль, немного, здания конца XVIII и начала XIX века. Зато много сохранилось поразительных примеров конструктивизма. Есть, например, целый район, бывший жилой комплекс НКВД, так называемый район чекистов, построенный в конструктивистском стиле. Если посмотреть на этот комплекс с высоты птичьего полета, то можно увидеть намеки на герб СССР. Но птицам летать над этим комплексом, наверное, запрещено, чтобы не шпионили.
А самое потрясающее конструктивистское здание это, конечно, Белая башня. Водонапорная башня, построенная в начале 1930-х архитектором Моисеем Рейшером, находится под охраной государства. Но состояние ее плачевно.
Другое очень живописное место в Екатеринбурге — Плотинка на реке Исеть. Рядом стоит памятник основателям города, Татищеву и де Геннину, которых катающаяся на скейтах молодежь прозвала Бивисом и Баттхедом. Поблизости на мосту продают книги. И даже в мороз играют в шахматы. А в переходе под мостом на стене граффити. Я таких граффити нигде не видел. Это копии Матисса, Пикассо, Климта. И тут же трогательная надпись: «Я люблю свою Заю. Аварию на века. 30.08.11».
Но что точно нигде больше увидеть невозможно, так это невьянские старообрядческие иконы. В Екатеринбурге им посвящен целый музей, между прочим, бесплатный. А еще здесь есть музей легендарного и гениального чудака, старика Б.У. Кашкина. Этого художника, поэта, философа, скомороха и «народного дворника Екатеринбурга» звали на самом деле Евгений Малахин. Умер «старик» всего в 66 лет, в 2005 году, оставив после себя такие, например, строки: «Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки» и «Ну, до чего же хорошо! И жизнь прожил, и жив ешо!»
Кроме легендарного Уралмаша есть, оказывается, в городе Екатеринбургский жиркомбинат. Отсюда текут по России густые майонезные реки. Нашей «белой нефти», способной перебить вкус даже гуталина. Пора, пора ставить в Екатеринбурге памятник майонезу. Памятник клавиатуре есть, человеку-невидимке есть, рок-музыкантам есть, есть даже памятник телегерою Гене Букину. А майонезу — нет. А ведь, говорят, здесь даже японские суши подают с майонезом. Но какие суши в минус 20? Я в Екатеринбурге ел уральские пельмени с говядиной, бараниной и редькой. Вареные и жареные. Еще с лососем в бульоне. И грузди соленые со сметаной, и уху с расстегаями. Конечно же, под водочку. А «гениями места» для меня были архитектор и издатель журнала TATLIN Эдуард Кубенский и основатель фонда «Город без наркотиков» Евгений Ройзман. Это их глазами я смотрел на город и благодаря им его полюбил, хоть и всего-то у меня было две ночи, один день и по полдня по краям.
Брали у меня в Екатеринбурге интервью, и я рассказал интервьюеру, как в спортивном зале увидел репортаж про снос домика и закричал на весь зал нехорошее слово, увидев дядьку в пиджаке, считающего, что «высота здания символизирует экономическую мощь города». А в день отъезда пригласили меня в редакцию. Захожу я, и молодая журналистка с ходу объявляет: мол, Андрей Георгиевич, перед вами человек, которого вы назвали м…даком. И показывает на слегка напряженного гражданина в пиджаке и галстуке.
Прошли годы, и они встретились. Мы сели по разные стороны стола, чтобы не дошло до рукоприкладства. Выяснилось, что дом, который снесли, назывался домом инженера Ярутина. Мешал этот домик XIX века бизнесмену и строителю самой высокой высотки в Екатеринбурге, стеклянной и цилиндрической. Этот господин назвал свою высотку «Высоцкий». Имя поэта крупно светится на здании, которое и символизирует для его хозяина экономическую мощь города. Ну и как такого господина назвать?
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
источник
Бильжо про Екатеринбург.
Когда наша страна была много больше и называлась СССР, Екатеринбург носил имя Якова Михайловича Свердлова. Революционера, члена ЦК РСДРП и потом председателя ВЦИКа, формально главы РСФСР. В свою бытность психиатром я лечил кого-то из его многочисленных потомков от благородной депрессии. Яков Михайлович-то был явно хронически маниакальным человеком. Вот потомки депрессией и расплачиваются. Между тем Екатеринбург, названный так в честь императрицы Екатерины I, жены Петра Великого, остается столицей области, которая по-прежнему именуется Свердловской. А сам Яков Михайлович имел прямое отношение к расстрелу царской семьи, который случился в том же городе, в Ипатьевском доме. Такой получается странный коктейль.
Где-то два года назад шел я в спортивном зале, который гламурно все называют фитнес-клубом, по беговой дорожке. Борясь с монотонией, я смотрел один из телевизионных каналов с наушниками в ушах. Шел репортаж из Екатеринбурга о том, как неравнодушная общественность города защищала от сноса один маленький домик. Но ночью , когда неравнодушная общественность спала, равнодушные деятели глаз не сомкнули и домик снесли. А мне как коренному москвичу все это очень близко, ведь мой город тоже уже практически снесли. Смотрю я на экран, а там журналистка берет интервью у одного дядьки в пиджаке. И этот дядька говорит: «Это ж сарай был, чего его жалеть? Как эти люди не могут понять, что высота здания — это показатель экономической мощи города». И я, будучи человеком эмоциональным, услышав это, закричал на весь гламурный зал: «М…дак! Полный м…дак!» Закричал и сразу понял, что это нехорошее слово услышали все вокруг. В ушах-то наушники. Я посмотрел налево, посмотрел направо и увидел, что с двух сторон на меня смотрит спортивная публика. Смотрит как-то подозрительно осуждающе, но не без интереса. Покраснев лысиной и потупив взор, я покинул зал.
Я вышел из аэропорта «Кольцово» — очень современного и европейского, если не считать толпу мужчин со счетчиками в глазах, которые предлагают услуги такси — и прошел к официальной стойке. Гостиница «Чеховъ», где я поселился на две ночи, один полный день и по полдня по краям, находится в самом центре Екатеринбурга, на улице 8 Марта. Снова странная смесь — Чехов Антон Павлович и международный женский праздник. Первое, что мне бросилось в глаза, это что в городе много трамваев. Трамваи — какой-то очень верный транспорт. От слова «верность». Города меняются, перестраиваются, а трамвайные рельсы если остаются, то остаются там же, где были. Они, как две прочные стальные нити, тянутся из прошлого в будущее.
В городе поразительным образом сохранились — еще одна смесь — почти все памятники советского периода. Что, несомненно, здорово. Ленин стоит в пальто на проспекте своего имени и правой рукой куда-то указывает. Вокруг вождя холодный ледовый кремль и ледовые главки церквей, ледовые башни и ледовые арки. Какой же коктейль безо льда?
На том же проспекте памятник Свердлову. Надо сказать без иронии — очень хороший. Живой и экспрессивный. Мимо Свердлова один за другим проходят трамваи, и если перейти на противоположную сторону от него и присесть, то получится, что Яков Михайлович пританцовывает на крыше вагона, ловя равновесие, чтобы не упасть. Есть еще и памятник Кирову Сергею Мироновичу. Существует вроде бы даже екатеринбургский анекдот. Свердлов спрашивает у Ленина: «Владимир Ильич, где мое пальто?» А Ленин показывает, мол, вон оно, Яков Михайлович, у Кирова.
На Вознесенской горке памятник комсомольцам со знаменем. И смотрят эти комсомольцы аккурат на Храм на Крови, что возведен вместо Ипатьевского дома. По правую руку от комсомольцев усадьба Расторгуевых — Харитоновых, где после революции был Дворец пионеров, а ныне Дворец детского и юношеского творчества. Усадьба-дворец, надо сказать, во много раз меньше, чем дворец полпреда президента на Урале, бесстыдно стоящий на берегу речки Исеть и похожий на гигантскую дачу нового русского с зачем-то выведенным балконом.
С Вознесенской горки открывается очень красивый вид на Екатеринбург. И легко увидеть, как из горизонтального города поднимаются высотные стеклянные цилиндрические здания. Стаканы, стаканы, стаканы. Меня эти стаканы вначале как-то раздражали. А потом я подумал, что, возможно, когда-нибудь именно эти стеклянные цилиндрические дома станут символом Екатеринбурга.
А пока здесь еще остались, жаль, немного, здания конца XVIII и начала XIX века. Зато много сохранилось поразительных примеров конструктивизма. Есть, например, целый район, бывший жилой комплекс НКВД, так называемый район чекистов, построенный в конструктивистском стиле. Если посмотреть на этот комплекс с высоты птичьего полета, то можно увидеть намеки на герб СССР. Но птицам летать над этим комплексом, наверное, запрещено, чтобы не шпионили.
А самое потрясающее конструктивистское здание это, конечно, Белая башня. Водонапорная башня, построенная в начале 1930-х архитектором Моисеем Рейшером, находится под охраной государства. Но состояние ее плачевно.
Другое очень живописное место в Екатеринбурге — Плотинка на реке Исеть. Рядом стоит памятник основателям города, Татищеву и де Геннину, которых катающаяся на скейтах молодежь прозвала Бивисом и Баттхедом. Поблизости на мосту продают книги. И даже в мороз играют в шахматы. А в переходе под мостом на стене граффити. Я таких граффити нигде не видел. Это копии Матисса, Пикассо, Климта. И тут же трогательная надпись: «Я люблю свою Заю. Аварию на века. 30.08.11».
Но что точно нигде больше увидеть невозможно, так это невьянские старообрядческие иконы. В Екатеринбурге им посвящен целый музей, между прочим, бесплатный. А еще здесь есть музей легендарного и гениального чудака, старика Б.У. Кашкина. Этого художника, поэта, философа, скомороха и «народного дворника Екатеринбурга» звали на самом деле Евгений Малахин. Умер «старик» всего в 66 лет, в 2005 году, оставив после себя такие, например, строки: «Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки» и «Ну, до чего же хорошо! И жизнь прожил, и жив ешо!»
Кроме легендарного Уралмаша есть, оказывается, в городе Екатеринбургский жиркомбинат. Отсюда текут по России густые майонезные реки. Нашей «белой нефти», способной перебить вкус даже гуталина. Пора, пора ставить в Екатеринбурге памятник майонезу. Памятник клавиатуре есть, человеку-невидимке есть, рок-музыкантам есть, есть даже памятник телегерою Гене Букину. А майонезу — нет. А ведь, говорят, здесь даже японские суши подают с майонезом. Но какие суши в минус 20? Я в Екатеринбурге ел уральские пельмени с говядиной, бараниной и редькой. Вареные и жареные. Еще с лососем в бульоне. И грузди соленые со сметаной, и уху с расстегаями. Конечно же, под водочку. А «гениями места» для меня были архитектор и издатель журнала TATLIN Эдуард Кубенский и основатель фонда «Город без наркотиков» Евгений Ройзман. Это их глазами я смотрел на город и благодаря им его полюбил, хоть и всего-то у меня было две ночи, один день и по полдня по краям.
Брали у меня в Екатеринбурге интервью, и я рассказал интервьюеру, как в спортивном зале увидел репортаж про снос домика и закричал на весь зал нехорошее слово, увидев дядьку в пиджаке, считающего, что «высота здания символизирует экономическую мощь города». А в день отъезда пригласили меня в редакцию. Захожу я, и молодая журналистка с ходу объявляет: мол, Андрей Георгиевич, перед вами человек, которого вы назвали м…даком. И показывает на слегка напряженного гражданина в пиджаке и галстуке.
Прошли годы, и они встретились. Мы сели по разные стороны стола, чтобы не дошло до рукоприкладства. Выяснилось, что дом, который снесли, назывался домом инженера Ярутина. Мешал этот домик XIX века бизнесмену и строителю самой высокой высотки в Екатеринбурге, стеклянной и цилиндрической. Этот господин назвал свою высотку «Высоцкий». Имя поэта крупно светится на здании, которое и символизирует для его хозяина экономическую мощь города. Ну и как такого господина назвать?
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
Нажмите для просмотра прикрепленного файла
источник
Это текстовая версия — только основной контент. Для просмотра полной версии этой страницы, пожалуйста, нажмите сюда.